Коррупционная пирамида пенитенциарной службы замыкается на одном человеке

— В 2014-м году вы возглавляли Государственную пенитенциарную службу Украины. Почему ушли?

— Меня назначили в марте 2014-го. К тому времени имел стаж работы в этой службе 18 лет — прошел путь от младшего сержанта до головы учреждения. В июле того же года власти начали понимать, что становлюсь не очень удобным для нее. Освободили под надуманным предлогом — побег из-под стражи в больнице банкира Шепилева.

Обжаловал решение об увольнении в суде. Выиграл дело. Уже как полтора года судебное решение вступило в законную силу, но его не выполняют. На службу не допускают.

— Почему?

— Потому что не давал возможности «пилить» бюджет. Сотрудники, которых мне навязали, — бывшие работники милиции, Генпрокуратуры были не совсем заинтересованы в таком руководителе. Кроме того, публично говорил, как вижу реформирования службы, какие там есть нарушения. Это тоже не устраивало, ведь заступил «солнце», которая над Минюстом засияло (с февраля 2014-го года и по настоящее время Министр юстиции Украины — Павел Петренко, — ред.).

— Не сошлись с Петренко?

— Я из середины знаю систему, но не представлял как будет происходить сотрудничество с Минюстом, которое координирует работу Пенитенциарной службы. Прошло 2,5 года с момента моего увольнения, а там до сих пор — полный хаос. В свое время положил на стол министра документы с наработанными законодательными изменениями. Пожалуй, до сих пор там лежат, а может, уже давно в помойке.

— Что следует изменить в Пенитенциарной службе?

— В первую очередь — обеспечить равные права для всех. Ведь у осужденного их немало, а у персонала за последние 5-6 лет эти права постепенно отбирали.

Кроме того, некоторые функции следует убрать из ведомства службы. На сегодняшний день характеристику осужденного и представление о его досрочном освобождении принимает начальник колонии. Система полностью закрыта. Иногда этот начальник заинтересован, чтобы осужденный как можно дольше задерживался в колонии. Может быть хорошим специалистом — красит машины, или сваривает запчасти. Другого такого нет, а надо чтобы кто-то на производстве работал. Поэтому и держат.

Еще один фактор — коррупция. Руководитель колонии заинтересован, чтобы ему заплатили за досрочное освобождение. Заплатил — выходишь. Нет — осужденному придумывают какие-то нарушения. Получается, что все крутится вокруг одного человека.

Почему бы не отдать вопрос досрочного освобождения в ведение попечительских советов? Есть различные варианты их создания. Должны быть независимыми и состоять из различных представителей — депутатов облсовета, профессиональных психологов, духовенства, общественных деятелей.

Еще один вопрос — медицинская помощь. Сегодня медики подчинены Пенитенциарной службе. Это ведомственная медицина. Ее надо выводить из-под этой юрисдикции. Нигде в мире такого практически нет. Повсюду — общая медицина. Человек сам выбирает, где ему лечиться. И правила должны быть одни для всех.

То же самое с питанием. Осужденные готовят сами для себя. Профессиональных поваров среди них — единицы. Качество питания, соответственно, низкое. Поэтому распространены кражи продуктов.

— Сколько всего шло на «откаты» внутри ГПтС?

— По моим подсчетам, те деньги, которые шли на продукты питания и другие нужды службы, «пилились» очень сильно. Вряд ли сегодня что-то изменилось. Весной этого года провели тендер на закупку рыбы Путассу для питания заключенных. Стоимость килограмма этой рыбы в не самом дорогом супермаркете — 28 гривен. По потовыми ценам — 22 гривны. Пенитенциарная служба закупила оптом более 100 тонн по цене 56 гривен. Вдвое больше. То есть, такого рода «откаты» — это системная вещь.

— Была какая-то реакция реакции от НАБУ, Прокуратуры?

— Нет. Эти же 50% «отката» пошли не просто в карман работников Пенитенциарной службы. Все сделки не могут происходить без договоренности с Антимонопольным комитетом, который дает заключения по тендерным закупкам. Это не может происходить без прокуратуры и СБУ, которые наблюдают за деятельностью Пенитенциарной службы. То есть, все обо всем знают и заинтересованы ничего не афишировать.

Общий бюджет, предусмотренный на содержание Пенитенциарной службы в 2016 году, составляет 3 миллиарда 300 миллионов гривен. Сюда входит заработная плата, коммунальные и бытовые услуги, закупка продуктов питания и медикаментов. Около 1 миллиарда гривен ежегодно разворовывается на всех этих закупках. На разных уровнях. Не только Центральный аппарат. Часть денег передают и на областные управления. Абсолютно вредная система. Надо, чтобы все закупки проходили прозрачно.

— Звучит все так просто — прозрачные закупки. Почему же не действует?

— Просто звучит для людей, которые заинтересованы в результате, а не в сохранении схем. Реформа пенитенциарной службы, которая в настоящее время объявлена, не меняет внутренние вещи. Меняется только подчинение коррупционной пирамиды. Ранее она шла через голову Пенитенциарной службы, а теперь напрямую — к министру юстиции. Зачем делиться, если можно на себе все замкнуть? Уже есть даже соответствующие постановления Кабмина, все управление денежными потоками и имуществом Службы идет к ведению Минюста.

Это очень серьезная коррупционная составляющая — «мафию нельзя победить, ее можно возглавить». И мы это сегодня видим. Люди, которые на крови Майдана пришли к власти, ничего не изменили. Просто сели на старые «потоки».

— Реально ли изменить действующую систему?

— Практически нет. Те, кто действительно хочет что-то изменить в стране, не может ничего сделать. Все инициативы блокируются на уровне государства.

Когда началась война на Востоке я предлагал разместить государственный заказ на изготовление того же обмундирование в колониях, где есть соответствующее производство. Минобороны и Пенитенциарная служба — два государственных предприятия, там бухгалтерия прозрачна. Качество выполнения гарантировала бы Пенитенциарная служба. Но не захотели этого сделать.

В свою очередь, Минобороны размещает все закупки через общие тендеры. Их выигрывают фирмы-прокладки, которые платят «откаты». Соответственно, стоимость продукции растет. На этом зарабатывают коммерсанты. Поэтому нужно минимизировать тендерные закупки на общегосударственном уровне.

Лучше отдать те деньги, которые предусмотрены на содержание осужденных, в каждую отдельную колонию.

— И в чем здесь преимущество?

— Приведу яркий пример. Сегодня нужно закупить полмиллиона тонн картофеля для нужд осужденных. Вот представьте себе, Пенитенциарная служба объявляет тендер. В Украине нет ни одного производителя, который мог бы поставить такое количество продукции. В любом случае, участие в тендере принимают посредники, имеющие связи с органами власти. Они скупают у фермеров эту картошку, что в свою очередь, — приводит к ее удорожанию.

Одной колонии, где сидит 500-600 человек, нужно 70-80 тонн в год этого картофеля. Локальный фермер может принять участие в тендере и по более дешевым ценам поставлять это количество продукции. Вот вам и вся схема.

— Вы часто критикуете «закон Савченко». Что с ним не так?

— Этот закон приняли под лозунгами гуманизации мест лишения свободы. Что произошло на самом деле? На законодательном уровне признали, что условия содержания в следственных изоляторах — ужасны. Но эти условия до сих пор не изменились.

Количество удержанных в следственных изоляторах также не уменьшилось. Согласно данным полиции раскрытия преступлений уменьшилось на 11%. То есть, в следственных изоляторах должно на 11% уменьшить количество удержанных, а там по официальным данным их число уменьшилось только на 1,5%.

— Получается, что количество заключенных в СИЗО выросла на 9%.

— Да, и это происходит, потому что заключенные на сегодняшний день заинтересованы оставаться как можно дольше в следственном изоляторе. Вот, человек знает, что получит свои три года, но если затянет дело и дольше побудет в СИЗО, то скорее выйдет на свободу. Благодаря действию закона Савченко ему посчитают один день пребывания в СИЗО как два.

Этот закон вообще не касается людей, которых незаконно задержали, потому что начинает действовать только после оглашения обвинительного приговора. Если человек отсидел просто так полгода ни за что в СИЗО, но потом из-за нехватки доказательств ее отпустили, то по нему никакой компенсации не предусмотрено. Следователь и судья никакой ответственности за это не несут.

Говорят, что СИЗО переполнены, давайте выпускать всех. Почему же не ограничить сроки пребывания там? Для этого нужно лишь внести изменения в уголовно-процессуальный кодекс. Вот примите постановления — полгода можно сидеть и все. Сейчас же судья каждые два месяца возвращается к рассмотрению дела и если есть законные основания для продолжения в СИЗО — продолжает срок. Так можно годами сидеть.

— Кто вышел на свободу благодаря закону Савченко?

— В основном, вышли из колоний — 6000 человек. Рецидив — 10% за полгода. Это очень много. 800 человек уже совершили повторное преступление. На свободе оказались лица, отбывавшие наказание за тяжелые и особо тяжелые преступления — убийства, разбои, изнасилования. Потому что за мелкие дела люди обычно сидят на подписке о не выезде.

— За особо опасными преступниками ведется какой-то надзор?

— Над такими людьми нет никакого социального сопровождения со стороны государства. Переступил порог колонии — и все. Полиции сообщили — Вася уволился, наблюдайте. Мол, приходи Вася раз в месяц и отмечайся. И по наблюдению.

У государства есть ресурсы для такого надзора, но нет желания тратить эти ресурсы. Нет ни одной программы по адаптации. Такому человеку трудно найти работу. Никто не хочет брать. Предпринимателя можно понять. Но если бы государство дало ему какие-то льготы — например, освобождение на время от налогообложения, то может, и задумался бы.

Человек часто во время отсидки теряет место жительства — с женой развелся, или родственники умерли, наследство продали. Возвращается в среду бывших дружков, которые только и рады. И так происходит рецидив.

— В Украине за последнее время существенно повысился уровень преступности. Какие здесь ключевые факторы?

— Провальный подход к реформированию правоохранительной системы. Полиция не может работать, потому что нет системности. А где реформы следствия? Потеряно оперативные подразделения, которые противодействовали организованной преступности.

Высокий уровень преступности оправдывают войной. Но она же на Востоке. Там есть зона, где действуют другие принципы. В Киеве войны нет, а преступность возросла в разы. Реакции на это не видим никакой.

У нас вдвое больше правоохранителей, чем все Министерство обороны, которое воюет на Донбассе. Получается, что там с помощью меньшего количество людей удается сдерживать натиск террористов, а для наведения порядка в стране — ресурсов мало. Ответ один — некомпетентность реформаторов, нежелание менять систему, потому что она приносит дивиденды самым тем, кто должен ее изменить.

— С чего стоит начинать реформу в правоохранительной секторе?

— Надо начинать с реформы судов. После Майдана прошло 2,5 года. В судах работают те же люди, по тем же старым принципам. Ручной суд всегда выполнит, что надо.

А сколько скандалов, какие-то звонки поступают из высших органов власти к судьям. Я сам на себе это почувствовал — когда лбом разбил эту стену через судебные обжалования. На каждом этапе получал информацию, что есть попытки со стороны высшего руководства повлиять на судебные органы.

— После Майдана все ожидали радикальных изменений. Но старая система самовоспроизводится на глазах.

— То, что сейчас происходит, — ненормальный процесс, согласен. Но он — закономерен. Должно пробиться новое поколение людей, которое выросло без советской идеологии. Не хватает еще критической массы, чтобы старая система заскрипела и рухнула. Но время перемен закаляет. Есть много людей, у которых уже другие подходы. Они не боятся ответственности. Время все расставит на свои места. Преступники, которые сейчас у власти, уйдут рано или поздно. Янукович тоже думал, что будет править вечно.

— На Януковича нажал Майдан. Неужели сегодня нужен третий Майдан?

— Третий Майдан так просто так произойдет. Еще недостаточно времени, чтобы люди захотели выходить на улицу. Стали умнее и злее. «Низы уже не хотят, верхи — уже не могут».

Рано или поздно произойдет случайное событие, которое сдвинет эту гору. Уже назрело достаточное количество неприятие нынешней власти. Общество радикализируется. Многие люди знают, как воевать. Они уже не оденут строительную каску и не возьмут палку в руку. Выберут бронежилет и пистолет. Совершат расправу с теми, кто в глазах людей являются представителями этого беззакония. Это может закончиться печально для людей, которые у власти и думают, что они вечны.

— Этой «точкой кипения» может стать бунт добробатов, против которых сегодня ведется ряд судебных процессов?

— Процессы расправы над добровольческими батальонами начались еще в Илловайске в 2014-м году, когда сила людей, которая формировалась в батальоны, начала набирать обороты. Тогда под Илловайском большое количество таких лиц были ранены, расстреляны, уничтожены.

Общество сделало вывод. Как и добровольческие батальоны. Поняли, что сейчас в государстве патриотическое движение опасное для самих же патриотов — «революция пожирает своих детей».

Добровольческие батальоны — не святые, натворили немало. Но надо действия и преступления, которые совершаются в условиях войны, оценивать по другой шкале. Ребята защищают государство. Не всегда имеют достаточно времени и сил думать, стрелять им в врага, или осуществлять три предупредительные выстрелы. Эта норма не работает. Как и ряд других.

Государство должно признать, что у нас не АТО, а боевые действия. Что такое АТО? Это операция, которую проводят правоохранительные органы, которые должны действовать в пределах определенных для них законов. А у нас там — война. А военных судим по общим для всех законах. Это неправильно.

Общество пытаются дезориентировать на таких вещах. Мол, добробаты там что-то сделали, кого-то расстреляли. Мы сегодня сочувствуем трагической смерти двух полицейских в Днепре, но уже привыкли, что каждый день на Донбассе умирают люди. И это только по официальным данным Минобороны. А есть у нас и «Правый сектор», который не входит в государственные структуры. Их бойцов в официальной статистике не учитывают.

Когда надо было кого-то бросить на передовую — посылали добровольцев. А когда они превратились в угрозу — начали их сажать. Ведь они организованы, вооружены. Знают как действовать.

— Знают о контрабанде.

— Знают, и довольно часто принимают в ней участие. Но самое страшное для власти — то, что люди, которые служат в добровольческих батальонах, пользуются сильным авторитетом в народе.

— Даже скандальный «Торнадо»?

— «Торнадо» — это другая сторона медали. Неизвестно, то ли там просто собрались какие-то отбросы общества, или им подсунули человека, который все внутри спровоцировал и затем задокументировал. Знаю точно, что с 2014-го года прослеживается четкое направление — компрометация добровольческих батальонов со стороны государственных служб.

И не случайно экс-торнадовец Пугачев засветился в истории с убийством полицейских в Днепре. Бойцы «Торнадо» не признают свою вину. В последнее время были серьезные пробелы работы МВД — события в Кривом озере, Николаеве, некомпетентность патрульной полиции. И вдруг распространили информацию, что Пугачев — их бывший боец «Торнадо». Общество обобщает — если один такой, значит и весь батальон не лучше.

— У вас есть сомнения относительно роли Пугачева во всей этой истории?

— Есть вопросы. Человек длительное время якобы находилась в розыске. И вдруг, странным образом оказывается в поле зрения правоохранителей. Год искали — не могли найти, а тут взяли — и через несколько часов задержали.

Кроме того, подготовленный боец ​​делает откровенные глупости — обращается в общею больницу, зная, что там сообщат об огнестрельном ранении.

Возможно, мы когда-то и получим ответы на все эти вопросы, но не сейчас.

— Аваков после событий в Днепре заявил, что надо немедленно внедрять презумпцию правоты полицейского.

— Власть пытается таким образом отвести авторитет добровольческих батальонов и дать больше полномочий полиции, которая ее защищает. Одним выстрелом — два зайца. Это шаг к построению полицейского государства — когда правоохранительные органы не обеспечивают внутренний правопорядок, а защищают власть от граждан.

Пример — Россия. КГБешная модель, которую там выстроили последние 15 лет, четко направлена ​​на поддержку первых лиц. Любой гражданин знает: если на него спустят полицейскую машину, то он никогда ничего не докажет. Перемелют и все.

Когда-то был телефон доверия — на патрульных автомобилях. Худо- бедно, но работал. Могли пожаловаться на действия полицейского. Патрульный знал, что его хоть и не накажут, но спросят — в чем дело. За последние два года эти телефоны доверия исчезли. Обжаловать действия полицейского даже для юриста очень сложно, не говоря уже о простых гражданах.

Месяц назад возле Оболонского суда в Киеве патрульный своим удостоверением ударил адвоката по лицу. Это превышение полномочий. Никакой реакции нет. Полицейский дальше патрулирует. Если бы дать ему еще и презумпцию правоты, то он бы взял и застрелил этого адвоката и ему ничего за это не было.

— Какова вероятность, что этот закон все-таких примут?

— Его внесут на рассмотрение ВР. Но в обществе этот закон воспринимается неоднозначно. К сожалению, ВР сегодня не является представителем интересов общества, живет в своем космосе. Если закон примут, то это может стать тем камнем, который обрушит лавину народного недовольства.

Романия Горбач

(Вторую часть беседы с Сергеем Стареньким читайте 5 октября)