Виктор Шишкин о качестве доказательств, делах Евромайдана и трюке Путина с миротворцами (видео)

— У меня к вам вопрос, как к первому генеральному прокурору. Тогда Украина только получила независимость. Сейчас у нас уже пятнадцатый прокурор – Юрий Луценко. Когда было проще работать: тогда или сейчас?

С точки зрения построения прокуратуры, мне было тяжелее. Не скажу, что мы начинали с нуля – осколки от СССР нам остались.

— Сейчас многие критикуют прокуратуру, говорят, что она старая, нужна реформа. Даже начали реформировать, но не закончили. Что хорошего в нынешней прокуратуре, а какие недостатки нужно убрать?

— Вы первая обратились с таким вопросом. Прокуроры и политики за таким советом не обращались.

Нужно реформировать. Давайте сравним. Когда я стал генпрокурором, у меня было 7 тыс. работников по всей Украине. В том числе с теми подразделениями, которые к нам перешли – военная прокуратура, экологическая, специальная, железнодорожная. Во времена Пшонки, который сбежал вместе с Януковичем, работало 17 тысяч. Есть разница? Но сравните функции. Их стало гораздо меньше. Но мне хватало 7 тыс.

Я никогда не смотрел на структуру прокуратуры после того, как перестал быть генпрокурором. Но когда я был включен парламентом в комиссию по формированию руководящего состава Антикоррупционной прокуратуры, прошла так называемая люстрация. Не имели права принимать участие в конкурсе люди, работавшие в тех структурах прокуратуры, которые занимались борьбой с коррупцией. Они не выполнили свое задание — мы их не допускали к конкурсу. Но нужно было их изучить. Если взять только Генпрокуратуру, вот что оказалось по структуре. В ней были: главное управление, в нем – управления, в управлениях – отделы, а в отделах еще какие-то сектора. Такая иерархическая надстройка. Я все удивлялся: откуда столько генералов в прокуратуре?

Возникает вопрос: зачем такая четырехуровневая конструкция в Генпрокуратуре? Я не говорю о прокуратуре в целом. Кому-то не хватало погон? Потому что генерал-лейтенантов и генерал-майоров – как поросят нерезаных.

— Сколько сейчас нужно прокуроров, чтобы система работала?

— Я думаю, что тех 7 тыс. было бы достаточно. А может, даже и много. Потому что у меня был следственный отдел, общий надзор. А это минимум 60% всей работы прокуратуры 1991 года. Сегодня общего надзора нет. Его элементы сохранялись в редакции Конституции 1996 года, когда речь шла и о том, что прокурор может обеспечивать права граждан. Сегодня эта функция отобрана. Прокурор не может обращаться в суд в интересах граждан – читайте Конституцию после так называемой судебной реформы.

— Что хорошего в прокуратуре, какие вы видите плюсы?

— Если бы эту структуру развалили, было бы хорошо. Если бы они сосредоточились на тех функциях, которые прописаны в Конституции – это хорошо. Если бы частично вернули функции, связанные с общим надзором относительно обеспечения прав человека – это хорошо. Но этого нет.

Даже подготовка кадров. Раньше был Институт прокуратуры. Не при мне – гораздо позже. Но я считаю, что это было необходимое учреждение. Сегодня такой системы нет. Есть только курсы по подготовке. Насколько они покрывают потребность в квалификации, мне трудно сказать.

— А что касательно квалификации Антикоррупционной прокуратуры, в отборе в которую вы принимали участие? Действительно ли это профессионалы?

— Был отбор 12 человек на командные посты. Я считаю, что они соответствуют профессиональному уровню, моральным и другим параметрам. Мы их очень хорошо гоняли.

Кого набрали в отделы, прокуроров — я не знаю. Но характер работы намного лучше. Я пытался сравнить обращения в ВР относительно снятия неприкосновенности с пятерых народных депутатов. Там были обращения, подготовленные Антикоррупционной прокуратурой – доказательная база по некоторым депутатам. Были обращения, подготовленные другими структурами – то ли Генпрокуратурой, то ли НАБУ. Доказательная база Антикоррупционной прокуратуры и НАБУ была лучше. Этот сегмент всего не покрывает, но хотя бы можно сказать, что лучше работали.

Сегодня говорят: «У нас плохие судьи, коррупционеры. Они всех выпускают!» Но мы не знаем, почему они выпускают. Мы не видели доказательную базу, которую этим судьям подсунули. Может, она не соответствует требованиям Уголовно-процессуального кодекса.

— Возможно, это из-за доказательной базы… Почему мы видим вертолеты с коррупционерами, агента Екатерину, задержания в ВР, но не видим потом результатов? Это вина прокуратуры или тормозят суды?

— Чтобы сказать, нужно посмотреть хотя бы три-четыре таких дела.

Во времена СССР я работал в народном суде, затем в областном суде. Тогда было такое процессуальное действие – отправка дела на доследование. Потому что доказательная база, которую готовила милиция или прокуратура, могла быть недостаточной для объективной оценки ситуации как с точки зрения обвинения, так и оправдания.

Сегодня фактически такого института нет. Следовательно, если у суда есть достаточная доказательная база, он должен вынести обвинительный приговор, а если недостаточная – оправдательный.

Доказательная база вся расписана в Уголовно-процессуальном кодексе. Там два принципиальных момента. Есть надлежащие доказательства и допустимые доказательства. Забрали, цепи натянули, посадили в вертолет, а что дальше? Где доказательства, что человек виновен? Доказательства должны быть надлежащие и допустимые, законно оформленные.

— Так это очень похоже на пиар.

— Показухой я это называю.

У нас много расписано в процессуальных кодексах по вопросу доказывания и доказательств. Может, недостаточно, но база неплохая. Даже в Уголовно-процессуальном, в Административно-процессуальном кодексе расписано, как нужно собирать доказательную базу.

Элементарный пример. Вы открыли машину и нашли там наркотики. Конечно, человек говорит, что ему их подбросили. Как это опровергнуть? Говорю условно, потому что нормы постоянно меняются, но методология остается. Протокол выемки подписываете вы, человек и двое понятых. Если вы подали в суд документ с подписью одного понятого, он не является надлежащим, допустимым. Его можно выбросить в урну. Возможно, другие доказательства оценят, но не этот документ.

— В Украине есть дело №1 – преступления на Евромайдане. Все идет очень медленно. Чья это вина? Когда сможем получить результаты расследований и приговоры?

— Если вы смотрели фильмы о расследованиях – старые и новые – там звучит фраза: если в первые десять дней не было добыто более 50% доказательной базы — считай, что это «глухарь».

Много претензий со стороны участников майдановских акций. Куда-то исчезли пули, кора с деревьев, даже стволы деревьев. Куда? Кто их ликвидировал? Кому тогда поручалось следствие? Видимо, тому, кто был сторонником антимайдана. Видимо, они уничтожали доказательную базу. С какой доказательной базой сегодня ходить в суд?

Учитывая яркость, кучу телезаписей, записи с телефонов, дело можно было закончить максимум за месяц.

— Владимир Путин поручил Министерству иностранных дел РФ проект резолюции в Совбез ООН о введении миротворцев на Донбасс для обеспечения безопасности Миссии ОБСЕ. О чем это говорит и выгодно ли это Украине?

— Я думаю, что это дипломатический трюк со стороны Путина. Значит, ситуация углубилась, его беспокоят санкции, не произошло военного успеха. То, что сегодня линия фронта стабилизировалась – это не благодаря Путину, а благодаря бездействию нашего политического руководства, в том числе и президента. У нас сегодня достаточно сил, чтобы вытеснить этого коллаборациониста, который там сидит.

Мне кажется странным, когда агрессор говорит о миротворчестве. Они уже раз умиротворяли в Грузии. Там тоже были сказки о «голубых касках», на это повелась ООН. Но агрессор не может быть миротворцем. Он не может вносить такие предложения. Или жертва, или третья сторона.

Если бы сегодня было четко определено, что Россия – агрессор, особенно нашим законодательством, тогда, может, и нужно ставить вопрос о миротворцах. Но на линии государственной границы между Украиной и РФ. Тогда уже мы будем решать вопрос с коллаборационистскими подразделениями. Вооруженным или не вооруженным путем их ликвидировать.

— Но если мы согласимся на миротворцев, две стороны должны договориться. Если Россия не признана агрессором, тогда мы должны договариваться с представителями ОРДЛО, признать их стороной конфликта. Не окажемся ли мы в тупике?

— Вот поэтому я и против. Поэтому миротворцы и могут быть только на линии государственной границы. В противном случае вообще не нужно обращать внимание на такие заявления.

Я из Приднестровья, не из Украины. В моем Тирасполе до сих пор продолжается тот конфликт, который был в 1992 году. Это замораживание конфликта в пользу агрессора. Только в мае Конституционный суд Молдовы признал российские войска, находящиеся в Приднестровье, оккупационными. Очень смелый политический шаг Конституционного суда. Кстати, в пику их новому президенту, который заигрывает с Путиным. Они пошли на это, зная, что возможны определенные репрессии.

— Кстати, а наш Конституционный суд сейчас легитимный?

— С точки зрения пребывания на должности – легитимный. Но у его второго, а особенно третьего созыва нет такого мужества, как у молдавского Конституционного суда.