В сторону Гондураса: обзор иностранных публикаций об Украине

Революция — это звучит гордо

«Революция» — западное слово. Почти каждое развитое государство берет начало в революции. Нидерландская, английская, американская, французская — все революции, меняющие строй, а иногда (плюсом) добывающие суверенитет. Конечно, время этих революций давнее. Нидерландская вовсе XVI век. Это история, истоки — то, что дает легитимацию революциям сегодня. Их успех в прошлом разрешает не краснея говорить как Берни Сандерс в США: «Нам снова нужна политическая революция». Да, в США тоже не все гладко. «В коррумпированной системе миллиардеры покупают выборы, — агитирует Сандерс. — Конгресс в собственности толстосумов». Цитирую, чтобы развеять миф, — у них деньги вне политики. Деньги везде в политике. Поэтому Майдан созвучен западной повестке дня. Америку на службу американцам, Украину – украинцам.

Но это первое сходство — то, что лежит на поверхности. Революция — точка скачка, перехода из одного состояния в другое, то, что задает необратимость процесса. «Вся власть – людям!» — пишут на плакатах всегда, будь то бунт или революция. На Западе, кстати, все называют громким словом «революция». Революция хоть во Франции 1789-го, хоть в Ливии 2011-го. Что не так: революции нет без некоторой политической зрелости, без наличия субъекта революции — партии, гражданского общества – то есть тех, кто изменит структуру власти. Без этих условий речь идет о бунте.

Первый известный удачный бунт был в Китае в 209 году до н. э. Тогда крестьяне, дав пинок под зад императору Цзыину, усадили на трон своего деревенского старосту Лю Бана. А зря! Через пару лет земля вновь скопилась у богатеев, а бедолаг стали продавать за долги. Ну что же, крестьяне вновь взялись за топоры. Бунт – всегда бег по кругу: раз, два, , сто раз меняют власть, а все, как было. Революция же необратима, хотя совершается не в миг. Это долгий подъем по лестнице, ступенька за ступенькой. Во Франции переход к буржуазной республике длится почти сто лет: 1789-й, 1830-й, 1848-й, 1870-й – все знаковые года французской истории.

Сегодня бунтуют на арабском Востоке, в Латинской Америке. Возьми историю этих регионов лет за пятьдесят, голова пойдет кругом: кого застрелили, а кого повесили. А о революции поговаривают на Западе: кто-то, как Берни Сандерс, хочет вытеснить из власти Уолл-стрит, кто-то, как Тим Кук, — ФБР, а все вместе — дать простор гражданскому обществу. В эти координаты «бунт — революция» нам и нужно вписать украинский Майдан.

Есть такая партия?

Революция меняет не лицо (фенотип вождя), а структуру власти. Иначе говоря, одна структура уступает место другой, тоже структуре. Для этого еще в недрах старого общества должна сложиться некая «первичная клеточка», некий зародыш нового. В политических революциях такую роль обычно играет партия, устойчивое объединение людей, знающих что делать на следующий день после победы. Да, в революции есть разделение труда: кто-то еще до революции продумывает, выписывает проект будущего. В бунте этого нет: сначала все как один движимы возмущением, бегут, кричат, требуют, а потом волна народного гнева выносит на верх одного везунчика. Этого везунчика могут буквально вытащить из-под стола, как будущего римского императора Клавдия. Бедняга влез под стол, услышав, что бунтующие солдаты убили его племянника, Калигулу. А солдаты, одержимые желанием идти за вожаком, Клавдия нашли и поставили во главе. Новое лицо не знает что делать, а также, по сути, не имеет базы в обществе. Народ взбунтовался по случаю (еще вчера был верным слугой), везунчик стал таковым тоже по случаю. Поэтому самое устойчивое (не по случаю) — это старая структура власти, она запускается вновь, как только пройдет эйфория первых победных дней.

В Латинской Америке бунтуют всегда, вытаскивая из-под стола то левых, то правых. После десятого бунта (а то и раньше) наблюдать за этим становится скучно, поскольку итог уже угадывается. Что же Украина? «Опять эта хаотичная украинская политика. Но давайте поясним, — пишет в Foreign Policy Максим Эристави, — украинская политика не хаотична. Там нет партийных линий, политических дебатов, идеологических столкновений: просто корыстные интересы и краткосрочные альянсы олигархических групп». Это комментарий не к попыткам отправить в отставку Яценюка, а вообще на все случаи жизни. Был Майдан, по итогам чья-то олигархическая группа в плюсе, чья-то в минусе, а народ по-прежнему у разбитого корыта. Классика бунта.

Украина медленно отделяется от Европы и плывет куда-то в Гондурас, а если повезет – в Боливию. То же, что нет политики, а есть каудильо (т. е. вожак) со своим кланом, еще вчера писал The Economist об Эво Моралесе, президенте Боливии. Не хотите в Гондурас? Можно в Сибирь, ближе, но холоднее. К месту цитата из The Economist: «Напротив усадьбы Порошенко раскинулись владения Игоря Кононенко, его друга и соратника. Двое мужчин встретились во время службы в советской армии, а потом вместе росли в бизнесе и в политике». Ничего не напоминает? Правильно, Путина с его друзьями по дзюдо. А эрудит вспомнит еще Дилму Русеф, президента Бразилии, с ее подругой, главой нефтяной госкорпорации Petrobras. Во всех этих странах президенты очень ценят дружбу, потому что иначе не сработают откаты и госкорпорации — не дай бог еще принесут прибыль государству.

Партии превращаются в обманки, которые манят людей за собой тем, что люди хотят слышать. Украинцы хотят в ЕС, будет вам ЕС. Русские — в СССР, будет СССР. Бразильцам подай социальное равенство, пожалуйте — социализм. Любой лозунг за ваши деньги. Это в прямом смысле, ведь от откатов страдает не просто госкорпорация, а граждане государства, ее хозяева. Политику в лозунгах видят лишь граждане, а для политиков она ключ к деньгам. Можно сострить: политики — это люди, меньше всего интересующиеся политикой.

Был Майдан 1.0, потом статус-кво. Был Майдан 2.0, снова статус-кво. Поговаривают о Майдане 3.0. А где субъект — тот, кто изменит систему?

Тенденции

Если долго смотреть на волчок, в глазах начнет рябить. Ходить имеет смысл по прямой, по кругу можно и постоять. Но как прочертить траекторию, если не идти?

Майдан 2.0 резонирует с западным трендом. Даже в США хотят узнать, какой будет жизнь без денежных мешков, с гражданским обществом во главе. Майдан 2.0 замахивается на большое, каков удар? Не будем спешить с ответом. Революция — длящийся процесс, та же Франция шла к республике почти сто лет. Лучше сказать так: пока существует неопределенность. Но не сладкая ли это ложь?

Боюсь, читатель The Economist или Foreign Policy уже знает ответ, он, скорее всего, не в нашу пользу. Трудности, хорошо бы трудности роста, легко обыграть так, как на руку Кремлю. Это делает в своей колонке на Bloomberg View Леонид Бершидский — пропагандист, умело переводящий Путина на язык, понятный западному интеллектуалу, с сохранением видимости объективности. «Западным политикам трудно признать, что они были пособниками лидеров, которые не соответствуют западным стандартам Если, — продолжает он, — технократы, как Абромавичус, уходят, а Порошенко становится независимой фигурой, как Янукович, то маятник может качнуться обратно в сторону Москвы, оправдав представление Путина об Украине как своенравной братской стране». Бершидский бьет по больному, по тому, чего пока нет: боролись за демократию — получили олигархию, хотели гражданское общество — получили клуб друзей президента. Что должен решить западный читатель? Два близнеца поссорились, пусть сами разбираются, их дело. Чем дольше Украина буксует на дороге реформ, тем убедительнее Кремль. Так что в какой-то момент можно остаться в одиночку. Один тоже в поле воин, если, конечно, воспитал в себе Геракла.

В конце принято писать что-то жизнеутверждающее. Признаюсь, нелегко сообразить, что именно. Латинская Америка или Россия бегают и бегают себе по кругу: чем мы лучше? Разве написать то, что близнецы не в силах избавиться от сходства, а общества делают себя сами, а значит, могут меняться. Мы рождены, чтобы из бунта извлечь революцию.