Роман Скрыпин о неудобных стульях в Раде, журналистах-невеждах и интервью с Порошенко

— Вы 17 сентября в соцсетях выложили фото, где президент Леонид Кучма и генпрокурор Юрий Луценко жмут друг другу руки. Кто вас в этой ситуации больше удивил?

— Те, кому за тридцать, помнят, как Луценко стоял в футболке с надписью «Украина без Кучмы». Сейчас Луценко – власть, Кучма — в трехсторонней контактной группе. Как вы считаете, должны ли политики договариваться?

— Политики всегда должны договариваться, если вы не в состоянии войны и не в состоянии революции. Нужно договариваться до Майдана. Нужно садиться и говорить. Мало того, политики должны говорить с народом. То, что мы видим на примере Кучмы и Луценко – это один из элементов воспроизводства системы. То, за что стоял Майдан – поменять систему. А мы видим ее воспроизведение. Причем признак – это и лишение гражданства Саакашвили. Это также элемент. Суд в Черноморске, который отпустил организаторов событий 2 мая в Одессе – это тоже воспроизведение системы.

Мы видим, что политики у нас вообще беспринципные. И это тоже система, которая поднимает голову. Если кто-то думал, что будет реванш Партии регионов, приедет на осле Виктор Янукович из Ростова, то нет. Необязательно даже быть Оппозиционным блоком. Система – это все те люди, которые сейчас в политике.

Они качественных изменений не хотят. Все изменения в государстве, которые они совершают, делаются под внешним давлением Евросоюза и США. Это является плохим признаком, потому что свидетельствует о том, что Майдан был не последним.

— Являются ли сейчас журналисты четвертой властью? Могут ли они влиять на это?

— Они все кастрированные – какая это четвертая власть.

— Почему так?

— Потому что это воспроизведение системы: установлен контроль над медиа. Свободных медиа практически нет. Свобода остается в интернете.

— Вы выступали в ВР еще при президентстве Кучмы и говорили, что нет свободы слова. Как изменилась ситуация?

— Это был 2003 год. Это было давно, не было соцсетей. Мало кто знает, что при Кучме медиа были жестко контролируемы, были темники, я тогда потерял работу на канале СТБ. У меня было две программы: «Окна в полночь» и «Медиа-клуб». Так вот, «Медиа-клуб» был первой жертвой, потому что это как раз была годовщина исчезновения Гонгадзе, другой темы не могло быть. Приходит ко мне редактор и говорит: «А давай поменяем тему». А как вы себе представляете, о чем мы 16 сентября будем говорить? Начали перебирать гостей. Нам запрещали этого, этого, и в результате я сказал, что нужно закрывать программу, потому что я не хочу строить из себя идиота, а если вы запрещаете гостей, то это цензура. Потом уже и «Окна в полночь». Мне сказали: «Давай на выход». Потому что о Кучме можно было, как о покойнике: или хорошо, или ничего.

На все это грустно смотреть. Над медиа у нас установлен мягкий контроль со стороны властей, в частности со стороны президента. Они все, в той или иной степени, контролируемы. Кто-то висит на крючке, кто-то поменял владельцев.

— Hromadske тоже?

— Это же все рейдерство, которое произошло для того, чтобы оно не было независимым. Сколько там на сегодняшний день зрителей? 12-35 смотрят онлайн? Потому что оно не дает необходимой информации. Есть там удачные проекты, есть талантливые люди, но оно утратило свою функцию оперативного информирования.

— Может, люди уже не хотят получать политическую информацию?

— Как это «не хотят»? Если на своем примере: мы поехали делать полевой эфир о возвращсении Саакашвили. 600 тысяч просмотров за один день. Что значит «не хотят»? Просто никто им не давал этой информации – ни Общественное, ни Громадское.

Новости – это важно. Не нужно путать с девальвированным понятием ток-шоу. Спасибо Савику Шустеру. Где Шустер, чтобы спросить у него, кто теперь будет отвечать за практикуемые им собачьи бои и продажные студии?

— Я могу поспорить с вами о продажных студиях, потому что я там работала. Но не хочу.

— Вы хотите сказать, что не было продажных студий и не приходили участники за деньги?

— Насколько я знаю — нет.

— А я знаю другое. И прайс всем известен был.

— Всегда говорят, что кто-то что-то знает, но не имеют доказательств. Не хочу сейчас с вами спорить.

— Потому что никто не заполнял электронные декларации. Был так называемый пакет лояльности… Почему-то одни не вылезали из этой студии, а другие туда не попадали.

— 16 сентября была годовщина исчезновения Гонгадзе, прошло 17 лет. Мне кажется, что во время акции на Майдане съемочных групп было больше, чем пришедших людей.

— Это тоже элемент воспроизведения системы, потому что все, кто должен был быть на Майдане, побежали к Пинчуку на мероприятие YES – Ялтинская европейская стратегия – на Бессарабке.

— Вы принципиально туда не ходите?

— Нет, я не колхозник. Я не люблю массовых мероприятий.

Вот Мирослава Гонгадзе записала видео. Это гораздо честнее, чем стоять на Майдане. Там же практически никого не было. Соратники из того издания, в шапке которого написано, что учредителем является Георгий Гонгадзе, почему-то туда не пришли. Что я там буду делать?

Я был знаком с Георгием, но это не повод ходить на политические шоу по этому поводу. Потому что у меня к этому критическое отношение. Теперь еще и смешали в одну кучу и Шеремета, и Гонгадзе.

— Вы считаете, что это несправедливо?

— Это неправильно, потому что это разные люди. У меня просто есть вопрос: был ли Шеремет работником российских спецслужб? Он остается открытым. Если вы говорите, что доказательств нет, но мы можем пофантазировать. Поиграть в конспирологию.

— Вы работали на многих телеканалах. Где вы чувствовали себя свободным?

— Я сейчас чувствую себя свободным на своем канале, на YouTube.

— Только сейчас?

— Это же наивысшая степень свободы, когда у тебя нет дяди или тети, которые начинают рассказывать, что нужно показывать.

Если отдать должное профессионализму, то, наверное, было наиболее интересно на ТВі, когда Николай Леонидович Княжицкий не вмешивался в информационную политику, а моим начальником был Евгений Киселев. Но там была команда, которая когда-то работала на НТВ. В принципе, у нас с ними была очень простая беседа: вот бюджет, ты управляешь редакцией (официально я был заместителем Киселева) и нам нужны цифры – рейтинги. Все. Ко мне никто ни разу не подошел, ничего не сказал. Но потом были все эти пертурбации, появилась госпожа Катеринчук, украинцы, как всегда, все испортили. Рейтинги достигались, но потом приходила Наталья Катеринчук и рассказывала, что и как надо делать. Это стало причиной увольнения.

— Когда вы были одним из инициаторов создания «5 канала», то, конечно, работали с Петром Порошенко. Тот Порошенко и нынешний президент – это разные лица?

— Нет, это один и тот же человек. Ничего нового я не вижу. В принципе, у Петра Алексеевича был шанс, став реформатором и проведя экономические реформы, эффективные в этом государстве, войти в историю. Но этого не наблюдаем.

Поэтому для меня это вообще не новость. Вы не знаете, что многое на «5 канале» было за кадром.

— А что было за кадром?

— Беседы с Петром Алексеевичем — в частности. Но, нужно отдать ему должное, он своими руками ничего не делает. У нас была договоренность о невмешательстве в редакционную политику. Он, как собственник, лично не давал указаний. Но приходил тот же Юрий Стець, Владислав Лясовский (на то время глава правления «5 канала», — ред.), которые начинали говорить, что вот так бы показать это событие. На что мы говорили, где выход, вот документ — был предохранитель в виде публичного документа, который мы подписали.

— Как долго можно было показывать этот предохранитель?

— До увольнения. Потом была смена самой процедуры принятия решений, с тобой уже никто не хотел считаться. Нужно было или уходить, или оставаться. Знаете, как в уголке когда-то ставили красный флаг. Он там пылью припадал. Не хотелось быть этим знаменем в пионерском уголке.

Петр Алексеевич сказал, что нет, нет, нет, никого увольнять не будет. А смысл там сидеть, если люди, которые имеют отношение к «5 каналу», сказали: «Сколько тебе нужно денег, чтобы ты молчал и ничего не делал?» Странный был вопрос.

— Для многих — нет.

— Для меня это не измеряется деньгами.

— Существует ли та сумма, получив которую вы больше никогда не занимались бы журналистикой?

— Что значит «не заниматься журналистикой»? Ты живешь этим. Не заниматься журналистикой не получится. А сумма… Не в деньгах же счастье.

— Вам предлагали какие-то списки, чтобы войти в ВР?

— Было несколько раз. Но нет, в Раде очень неудобные стулья, я вам скажу. Потому что я там когда-то сидел в 2003 году. Я там просто не хотел бы работать. И не нужно мешать грешное с праведным. Мы видим, что журналисты, бывает, идут в политику, но назад никто не возвращался.

— Но они усиливают наш парламент?

— Нет. Нужно понять самокритично, что журналисты в большинстве своем невежды. У нас нет сильной журналистской школы. Она постепенно возникает, но люди, которые появляются на экране, кайф от этого получают, как наркотик, и думают, что уже ухватили Бога за бороду. Получается такое тщеславие.

Если вы мне сейчас назовете журналиста, который бы пошел в политику и настаивал на изменениях в этом государстве, то ок. Я не вижу такого. Принципиальность, наверное, присуща Егору Соболеву. Ему респект за ту декларацию, которую он сделал в виде инфографики, в которой он расписал, где брал деньги на недвижимость, в отличие от других коллег-журналистов, которые никак не могут придумать, где они взяли деньги на квартиру.

— Вас иногда называют журналистом-троллем. Вы звонили в «ДНР» и хотели поговорить с боевиком. После таких выкрутасов вам не угрожают?

— Нет. Кто-то может написать какую-то ерунду на Facebook. Это распространенный вопрос. Но кто мне помешает? Олейник за палец или Татьяна Чорновол? Она довольно спокойно после эфира сказала «До свидания». Градус сразу упал.

Каждый понимает свою функцию. Я же не расследователь, который разоблачает какие-то страшные схемы. Когда настоящие журналисты-расследователи берут какую-то горячую тему, могут быть угрозы жизни. Я же не раскрываю горячих тем.

— Есть ли гость, который бы вам запомнился больше других?

— Вот последний эфир – Валера Ананьев, который прошел 1800 км. На самом деле не политики интересные гости.

— Это боец АТО?

— Да, который воевал в АТО, который рассказывал о Гиркине всякое для Гиркина неприятное. Этот человек глубже политиков.

Политики – это в основном клоуны. Они лгут ради своего рейтинга. Они же правду не скажут. Потому что если начнут говорить, как они на самом деле воспринимают жизнь, они боятся, что потеряют электоральную поддержку. Поэтому мне интересны просто люди.

— Если у вас была бы возможность взять интервью у любого, даже у того, кто уже умер — Гитлера, Шевченко, Мэрилин Монро, или у Путина, то кого бы выбрали?

— Наверное, Ивана Франко, учитывая на его творчество. Остальное – это уже какая-то конспирология. Нет.

С Кучмой интервью не было ни разу. У меня так и не было возможности с ним поговорить. С Януковичем не было интервью и не было возможности поговорить. Но после бибисишного интервью Януковича – там, где о страусах вот это все – это высший пилотаж и настоящий троллинг. Вы говорите, что я тролль, а что журналист ВВС вытворял.

— А с Порошенко будет интервью?

— У меня к нему только один вопрос. Но я вам не скажу. Потому что тогда его кто-то другой задаст. Как-то я пришел в Администрацию президента к Святославу Цеголко и говорю: «Интервью хотели бы записать». Он говорит: «А какой вопрос ты задашь?» Я говорю: «Ну, Свят, это же непрофессионально». Вы же мне не показывали вопросы, которые будете задавать. Это непрофессионально – показывать перечень вопросов, а потом у тебя будет мегаумный собеседник.

У журналиста какая функция? Быть коммуникатором. Поэтому с Порошенко я хотел бы записать интервью.